Песнь победителя [ = Крылья холопа, Берлинский Кремль, Машина террора ] - Григорий Климов

Когда мы уже были студентами, Андрей часто заходил ко мне. Мы не были закадычными приятелями. Я думаю, у него вообще не было близких друзей. Его дружба выражалась, главным образом, в одностороннем соперничестве по всем вопросам. Он постоянно хотел перещеголять меня в экзаменах, в общих гуманитарных знаниях, даже в области успеха среди девушек.

Я же только посмеивался над его чудаковатыми манерами, спускал его с облаков на землю и доказывал необходимость совершенствоваться. Для меня он был не столько товарищем, как любопытным типом. Он едва ли мог быть хорошим другом, в его душе было что-то неприятное.

Хотя он никогда не сделал мне никакой гадости, но я подсознательно сохранял в наших отношениях некоторую дистанцию. Он же слегка снисходительно удостаивал меня своей дружбой-соперничеством, говоря, что я хоть немного разбираюсь в «высоких материях».

Андрей считал себя непревзойденным и неотразимым. В нашей компании это служило источником весёлых шуток по его адресу. Достоинством Андрея было, что он, несмотря на честолюбие, никогда не обижался. Если и обижался, то никогда не подавал вида. Просто исчезал на некоторое время, а затем, переварив обиду, снова появлялся в моей комнате, как ни в чём не бывало.

Однажды в начале учебного года, когда мы были уже на третьем курсе Индустриального института, Андрей пришёл ко мне и по привычке оседлал стул. Я, согнувшись над столом, чертил курсовой проект, и не обращал на него никакого внимания – он был у меня слишком частым гостем.

На этот раз у Андрея была особенно важная новость. Он напустил на себя чрезвычайно таинственный вид и вертелся как уж. В то же время он старательно молчал, пытаясь разжечь этим моё любопытство. Я чувствовал, что он почти лопается от потребности поразить меня своей тайной, но не подавал вида.

«Ты ничего не знаешь?» – наконец не выдержал он.

Я продолжал чертить.

«Ну, конечно, ты ничего не знаешь», – Андрей понизил голос до шепота. – «В этом году на первом курсе исключительно интересные девушки. Я специально интересовался проблемой нового набора».

«Я был вчера в общежитии Химфака (химический факультет). Ах, какие девочки. А одну я там нашел – настоящая принцесса, в полном смысле слова принцесса. Я даже её имя узнал – Галина! Я разработал детальный план и пришел теперь посоветоваться с тобой. Да, брось ты свои чёртовы чертежи. Слушай сюда!» Андрей говорил так, как будто сердце принцессы уже лежало в его кармане.

«Я чертовски умно придумал. Посмотрел, в какой комнате Галина живёт – это раз. Посмотрел, кто с ней ещё в комнате живёт, их там четверо, – это два. Выбрал самую уродливую изо всех и очаровывал её целый вечер, как Мефистофель.

Теперь эта жаба воображает, что я в неё по уши влюблён, даже пригласила меня к себе в комнату. Понимаешь? А в комнате-то Галина. А-ах! Видишь, как дела делаются». Андрей подскочил на стуле и издал какой-то нечленораздельный звук в восторге от своего собственного острого ума.

Потом он снова зашептал: «Дело наполовину сделано. Мне только неудобно ходить туда одному. Нужен компаньон. Пойдём со мной!» «Ты все равно конкурент не опасный» – добавил он с чувством собственного превосходства.

Слова Андрея меня удивили – он считался среди студентов самым отъявленным женоненавистником. Благодаря своей угловатой внешности он не пользовался успехом у студенток. За неимением других доказательств он с апломбом говорил: «Женщины всё равно ни черта не понимают. Им нужна внешняя оболочка, а не душа».

Затем, видимо, чтобы утешить себя, он бормотал: «К тому же все великие люди до самой смерти были холостяками».

Итак, что-то случилось, если Андрей заговорил о женских прелестях. До сего времени его интересовали женщины не моложе Екатерины Великой.

Вскоре я сам встретил принцессу, вокруг которой Андрей плёл свои хитроумные сети. Остается ещё добавить, что в результате наша с Андреем дружба-соперничество распространилась также и на Галину.

Весной 1941 года мы с Андреем защитили перед Государственной Экзаменационной Комиссией наши дипломные работы и стали молодыми инженерами, перед которыми раскрывался мир.

Студенческая жизнь, несмотря на все её прелести, была не лёгкой. Больше половины выпускников нашего курса заплатили за высшее образование дорогой ценой – туберкулёз, катар желудка, неврастения.

Но мы боролись за наше будущее. Теперь оно раскрывало перед нами свои заманчивые дали. Теперь мы имели солидную профессию, перспективы на лучшее материальное обеспечение, возможность осуществить свои планы в жизни. Путевка в жизнь лежала в нашем кармане.

22 июня 1941 года…

Многие из нас никогда не забудут эту дату. Война пришла как гром среди ясного неба. Она разрушала все наши планы на будущее. На долгие годы мы должны были отказаться от личной жизни, шагнуть в неизвестность.

Несмотря на это, мы восприняли войну до странности спокойно. Германия олицетворяла для нас Европу, а Европа была для большинства молодой мыслящей интеллигенции запретным идеалом.

Абсолютный запрет всякого контакта с внешним миром имеет свои отрицательные стороны – многие из советской молодёжи видели в Европе преувеличенное до абсурда воплощение своих духовных и материальных стремлений.

Многие в первую минуту полагали, что это означает начало коммунистической мировой революции, что война инсценирована Сталиным, что это очередной эволюционный маневр Коминтерна – и они испугались.

Но, когда через несколько дней пришли первые известия об ошеломляющих успехах немецких войск, о катастрофических поражениях Красной Армии, люди успокоились.

Многие в принципе, в глубине души, даже радовались войне. Именно такой войне. Они внутренне воспринимали эту войну, как крестовый поход Европы против большевизма. Это парадокс, о котором мало кто подозревает в Европе, а русские люди стараются не вспоминать об этом – слишком горько было разочарование потом.

Гитлер сыграл в руки Сталина крупнейший козырь – доверие народа. Если до войны большинство молодой интеллигенции принципиально не хотело верить советской пропаганде или относилось к ней очень критически, то в годы войны эти люди получили кровавый урок, который они никогда не забудут.

Встретив меня где-нибудь, Андрей взволнованно тащил меня в сторону и сообщал последние сводки с фронта. Немецкие сводки. С немецкого фронта, где он был душой. Когда немецкие войска были ещё далеко от Киева, он клялся что Киев уже пал.

Каждое поражение советских войск он воспринимал не только с радостью, но прямо-таки с животным злорадством. В своём воображении он уже командовал какой-то террористической бандой и в уме подсчитывал количество повешенных его рукой коммунистов.

Вскоре война разбросала нас с Андреем в разные стороны.

В конце 1941 года я получил от него первое письмо. Написанное на грязном обрывке бумаги, оно было пронизано безысходной тоской. Это было не письмо, а волчий вой на луну. Он находился где-то в тылу, в какой-то учебной части.